Неточные совпадения
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными руками. — Вот что мы
сделаем. Теперь строят везде крепости и замки;
из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много кирпичу и
камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я
сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это
сделал, — нанял он мужичков с заступами, простых этаких русских, и стал копать у самого
камня, у самого края, яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно в рост
камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать землю уж из-под самого
камня.
Промахнувшись раз, японцы стали слишком осторожны: адмирал сказал, что, в ожидании ответа
из Едо об отведении нам места, надо свезти пока на пустой, лежащий близ нас,
камень хронометры для поверки. Об этом вскользь сказали японцам: что же они? на другой день на
камне воткнули дерево, чтоб
сделать камень похожим на берег, на который мы обещали не съезжать. Фарсеры!
В самой середине нашего укрытия
из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский
камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я
сделал бы вывод не в пользу нашего убежища, но теперь мы все были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом море и который, как нам казалось, мог защитить нас.
За полночь Соловейчик кончил свое ковырянье на литографическом
камне,
сделал вальком пару пробных оттисков и ушел
из квартиры Арапова.
Ей особенно нравилась легенда о китайском черте Цинги Ю-тонге; Пашка изображал несчастного черта, которому вздумалось
сделать доброе дело, а я — все остальное: людей обоего пола, предметы, доброго духа и даже
камень, на котором отдыхал китайский черт в великом унынии после каждой
из своих безуспешных попыток сотворить добро.
— Деньги, деньги и деньги — вот где главная сила! — сладко закатывая глаза, говорил Егор Фомич на прощанье. — С деньгами мы устроим все: очистим Чусовую от подводных
камней, взорвем на воздух все бойцы, уничтожим мели, срежем крутые мысы — словом,
сделаем из Чусовой широкую дорогу, по которой можно будет сплавлять не восемь миллионов груза, а все двадцать пять.
— Под Кыном надо будет хватку
сделать. Эх, задарма сколько время потеряли даве, цельное утро, а теперь, того гляди, паводок от дождя захватит в
камнях! Беда, барин!.. Кабы вы даве с Егором-то Фомичом покороче ели, выбежали бы
из гор, пожалуй, и под Молоковом успели бы пробежать загодя… То-то, поди, наш Осип Иваныч теперь горячку порет, — с улыбкой прибавил Савоська,
делая рукой кормовым знак «поддоржать корму». — Поди, рвет и мечет, сердяга.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая
из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец,
сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда
сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана
камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя
из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном
камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Носильный одр
сделал себе Соломон
из лучшего кедрового дерева, с серебряными столпами, с золотыми локотниками в виде лежащих львов, с шатром
из пурпуровой тирской ткани. Внутри же весь шатер был украшен золотым шитьем и драгоценными
камнями — любовными дарами жен и дев иерусалимских. И когда стройные черные рабы проносили Соломона в дни великих празднеств среди народа, поистине был прекрасен царь, как лилия Саронской долины!
Через некоторое время слепки были готовы. Но один
из свидетелей
сделал свой слепок в виде лошадиной головы, как обычно обделывались драгоценные
камни; другой — в виде овечьей головы, и только у двоих — у Ахиора и Захарии слепки были одинаковы, похожие формой на женскую грудь.
А услыхавшие про это сразу догадались, что Голован это
сделал неспроста, а что он таким образом, изболясь за людей, бросил язве шмат своего тела на тот конец, чтобы он прошел жертвицей по всем русским рекам
из малого Орлика в Оку,
из Оки в Волгу, по всей Руси великой до широкого Каспия, и тем Голован за всех отстрадал, а сам он от этого не умрет, потому что у него в руках аптекарев живой
камень и он человек «несмертельный».
Они, разорвав гору динамитом, дробили ее кирками, расчищая площадь для линии железной дороги, они месили в громадных творилах цемент и,
делая из него саженные кубические
камни, опускали их в море, строя оплот против титанической силы его неугомонных волн.
Всего легче испортить человека,
сделав его пьяницей, для этого берут червей
из пустых винных бочек, сушат их и потом кладут в вино, а над вином читают: «Морской глубины царь, пронеси ретиво сердце раба (имя) от песков сыпучих, от
камней горючих; заведись в нем гнездо оперунное.
— Хорошо, хорошо! А они собаки! — ответил ему Иуда,
делая петлю. И так как веревка могла обмануть его и оборваться, то повесил он ее над обрывом, — если оборвется, то все равно на
камнях найдет он смерть. И перед тем как оттолкнуться ногою от края и повиснуть, Иуда
из Кариота еще раз заботливо предупредил Иисуса...
Поточил свою саблю о
камень — чирк! чирк! — и отрубил волку хвост, а чтобы кровь не текла, залепил английским пластырем. Заплакал волк и побежал домой, но хвоста у него нет, и такой он без хвоста смешной: смотрят все и смеются. А городовой хвост спрятал и потом
сделал из него щетку, чтобы чистить стекла у ламп.
Отдохнул, лепешку съел. Нашел
камень, принялся опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Поднялся, пошел по дороге. Прошел с версту, выбился
из сил, — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится. «Нечего
делать, — думает, — буду тащиться, пока сила есть. А если сесть, так и не встану. До крепости мне не дойти, а как рассветет, — лягу в лесу, переднюю, а ночью опять пойду».
Бог мною
делает то, что ему нужно, а я горжусь. Всё равно как если бы
камень, загораживающий проток ключа, гордился тем, что
из него течет вода и что воду эту пьют люди и звери. Но, скажут,
камень может гордиться тем, что он чист, не портит воду. И то неправда. Если он чист, то только потому, что та же вода обмыла и обмывает его. Ничего нашего нет, всё божие.
У него спросили, как он это
сделает. И он сказал: «Я выкопаю подле самого
камня большую яму; землю
из ямы развалю по площади, свалю
камень в яму и заровняю землею».
Путевой нитью нам служила тропа. Итти по ней тяжело: угловатые
камни, грязь и ямы с водою
делают дорогу эту тернистым путем. Навстречу нам попались двое полесовщиков с тремя худотелыми конями. Их лошади то и дело оступались, падали на передние колени, тяжело вздыхали, с трудом вытаскивали ноги
из решетин между корнями и, спотыкаясь, шли дальше.
Одни приобрели миниатюрные портреты покойного государя и вделывали их в свои бумажники или часовые медальоны, другие вырезывали на заветных вещах день его рождения и день его кончины; третьи
делали еще что-нибудь в этом роде; а немногие—кому позволяли средства и кому представился случай — приобретали вставки
из камня Александра Второго.
Из них или с ними устраивали перстни, чтобы носить и не снимать эту памятку с руки.
«Что же мне теперь
делать? Это невозможно, чтобы человек, для свидания с которым я снят с моего
камня и выведен
из пустыни, был скоморох? Какие такие добродетели, достойные вечной жизни, можно заимствовать у комедианта, у лицедея, у фокусника, который кривляется на площадях и потешает гуляк в домах, где пьют вино и предаются беспутствам».
— Что ты
делаешь, проклятое семя? — вскричала женщина, вошедшая в избу так тихо, как тень вечерняя. Взглянув на пришедшую, мальчик обомлел и выпустил
камень из рук.
Сделали клич команде обер-гофкомиссара, велели ей идти цепью, одному в нескольких шагах от другого, чтобы не сбиться с дороги и не попасть в Фонтанку, и в таком гусином порядке двинулись к квартире Липмана, на берег Невы. Выдираясь
из развалин, не раз падали на груды
камня.
Обман говорит Христу, что он не сын бога, если не может
из камней сделать хлебы.